Агатка, пожилая женка Прошепана, затяжелела в памятную сушь, когда люди еле не ногах стояли, обессилев от зноя. Прошепан похваливался, что Агатка понесла, хотя был несколько растерян. И, чтобы возвыситься над немощными хлопцами, каждое утро брился до синевы на подбородке. Несмотря на то, что детворы у Прошепана хватало и без того, и бед от нее хватало, все же на этот раз переживали они с Агаткой что-то радостное. Они пока и сами не знали, что именно их обрадовало. Агатка не сразу лицом просветлела, думая, очевидно, о том, что ей вот-вот пятьдесят исполнится – возраст, когда женщине уже не стоит рожать, иначе сразу превратится в старую бабу (мужик же только в шестьдесят начинает горбиться).
И аккурат в это время Бог послал Прошепанам удачу. Взрослые сыновья, как только увидели, что мать снова с пузом, быстренько переженились, поуходили в примаки за пределы родного Белостокского воеводства. Это удалось им довольно просто, потому что мазовецким девицам импонировали литвинской породы хлопцы, амбалы, упиравшиеся головой в потолок самой высокой хаты. И не только на широких гектарах в качестве примаков-батраков они себя показали, они и в постели были работягами, не то, что тамошние задышливые заморыши.
Прошепанок даже напевать стал от такой сыновней удачи, мурлыкал себе под нос услышанные когда-то легионерские походные песни, а то и большевистскую «Катюшу», если не было рядом кого-либо из соседей-поляков. (Агатка испуганно останавливала: сгоришь в пекле вместе с москалями!)
Прошепан не был бы Прошепаном, если не чувствовал себя на седьмом небе от радости, что сыны породнили его с богатым спадарством. К тому же, ему ни гроша не стоили эти скоропалительные, одна за другой, свадьбы. Разве назовешь затратами то, что отдал он своим хлопцам, все это тряпичное богатство, все эти подарки невесткам, вытащенные из сундуков с Агаткиным еще приданым! А кряжистые, приземистые невестки с фанаберистых, гонорливых хуторов одарили его «эквивалентом» – новеньким американским костюмом и еще всяким барахлом, чтоб задобрить свекра. А уж пил-выпивал Прошепан на «актах весэльных», то бишь на свадебных застольях, сколько душе было угодно, аж выворачивало потом под забором и ноги не держали. Правда, кое-что его грызло: ниспосланные судьбой сваты и сватьи все были плюгавые, как япошки, и Агата со своими пышными телесами восседала среди них ширококрылой наседкой.
Подрастали у Прошепана и девчонки, ладненькие, ногастенькие. А каждую такую курочку надо беречь, стеречь, чтоб какой-нибудь петух-ловелас не закогтил дуреху. Потом не дознаешься, кто ее сладеньким наугощал. С дочками вечная забота. Женатые братья, к счастью, не забудут о сестрах, подыщут женихов: мазовецким коротышкам только подавай рослых русинок!
И стал Прошепан раскидывать умом: родители родителями, и на то они и родители, чтобы сойти когда-нибудь в могилу, оставив все, что нажили, своим наследникам. И стало быть, Прошепан и Прошепановичи с Прошепанавичанками рано или поздно завладеют хозяйством новоявленных родственников, шляхтюков мазурских – всеми этими каменными хлевами и амбарами, гумнами на два тока, молотилками, тракторами немецкой марки, ухоженными полями под пшеницу и сахарную свеклу, пригорками, поросшими сосной, — из этих сосен не одну хату с петушком на коньке можно отгрохать! Прошепан даже каменел, когда слишком уж яркой явью представлялось то, о чем думалось: шутка ли, такие возможности!
Как-то не приходило ему в голову, что и сам он когда-нибудь умрет. Счастливцы или завистники собственной смерти не представляют.
До того Прошепан впал в задумчивость, что неделями чарку в рот не брал, копил деньги на атлас анатомии женщины. Размалеванная, благоухающая парфюмерией белостокская курва подбила его и мужской атлас купить, с приложением – «Мужские половые органы и наиболее распространенные их заболевания». Прошепан, видите ли, решил научную базу подвести под возможности, которые перед ним открывались. Насмотревшись на цветные изображения кишок и желудка, на весь этот мясокомбинат внутренностей, Прошепан страдал бессонницей. А органы те самые все время стояли перед глазами, то в виде нарезанного ломтиками сальтисончика, то в виде лопнувшей от перезрелости тыквы... Вот уж столбенел Прошепан от удивления, что человек такая скотина!
Но не успокоился Прошепан, все его что-то подмывало, свербело в душе. Запрятав атласы и приложение на чердаке, чтоб Агатка ненароком не увидела эту жуть и чтоб доченьки не просветились насчет мужских половых органов со всеми венерическими штучками, он притих и стал дожидаться женкиных родов. Время для него тянулось нестерпимо медленно, и Прошепан время от времени залезал на чердак, доставал из тайничка медицинские фолианты, читал-перелистывал их в закутке под самыми стропилами. Пока не добрались до фолиантов мыши: сперва измочалили обложки, а затем сожрали и все остальное вместе с непотребными иллюстрациями. И тогда его неуемность повернулась к дочкам: почему это они так медленно растут?! В приятных мечтаниях он представлял их в шляпках с вуалями, хозяйками богатых домов, матерями потомственных шляхтичей, родовитых, имеющих свой герб, представлял их утонченными, изящными и белолицыми, без мужицкого загара на щеках и плечах, без грубых ногтей с черными каемками, а с маникюром...
Влечение его к Агатке то почти пропадало, то разгоралось с новой силой. Понял Прошепан, что настругать как можно больше детей – это золотая жила! Половину округи можно ими заполонить и войту в секретарши устроить одну из своих рослых девах-красавиц, — глядишь, войт кое-какие налоги скостит или уменьшит. Да жаль, Агатка больше не сможет. И нет другого выхода, кроме как искать ей замену. Прошепан сперва ужаснулся таким своим мыслям: перед Богом грех и народ засмеет, хоть у собаки глаза одалживай от такой стыдобы! Но мозговня работала, шестеренки крутились, и выход вроде бы нашелся: младенцев будут подкидывать Агатке подкупленные гулящие бабенки, а ей всего-то и делов-то, что притворяться, будто снова ходит с пузом... Подсчитал расходы, посоветовался со знакомым шалопаем, и план был готов.
Когда Прошепан детально и обстоятельно все растолковал Агатке, она то ли засмеялась, то ли заплакала, — не поймешь. Посидев в задумчивости за столом в комнате, куда не впускали любопытных деточек, встала и молча заехала Прошепану в гладкую, пахнущую одеколоном морду, да так, что физиономия Прошепана засияла лампой с розовым абажуром. И упал Прошепан на пол, задрав длинные ноги и едва не опрокинув светильник, именуемый торшером.
— Еще раз такое мне скажешь, я тебе яйца вырежу, – тихо, чтоб не услышали дети, но твердо сказала Агатка. – Чуешь?
Прошепан недоуменно мотнул головой, стриженной под свистунов из рок-ансамблей, и обмяк, лежа на полу, на пестром ковре, напоминая заботливо обряженного покойника, который мог бы еще жить да жить.
Так что радостные упования Прошепана оказались недолгими. Он, правда, не слишком и горевал, только перестал что ни день бриться до синевы и не вышагивал больше молодцеватой офицерской походкой. Словом, вернулся в мужики из воображаемых князей, но все же не настолько, чтобы ничем не отличаться от толпы.
Сыновей засосало обретенное ими чужое богатство; дочери по-прежнему подрастали томительно медленно; Агатка была всего лишь на шестом месяце... Прошепан же все думал о чем-то, строил какие-то планы, но затаенно молчал. Молчал так же упорно, как изо дня в день вкалывал на хозяйстве...