С.Б.
Чего не ожидали горожане, собравшиеся на пристани, так этого. Вместе с немногими воинами, что вернулись с войны, сошел с корабля на берег и он. Долговязая несуразная фигура сразу бросалась в глаза. Среди мощных богоподобных героев он, в поношенной тунике, с кифарой в руках, казался человеком случайным. «Гомер!» Несколько лет назад он вместе с самыми отважными и сильными мужчинами города отправился на войну. «Куда ты? Тебе и меча не поднять», — потешались над Гомером. Не один герой пал на поле брани, а вот его уберегли боги.
Ни богатой добычи, ни рабов не привез Гомер. «Смотрите, смотрите, он вернулся с пустыми руками, — толковали горожане. — Дурачина».
Не благорасположена была к нему богиня судьбы Тюха. Когда он родился, не поднял отец с земли на празднике амфидрамии, не обошел с ним вокруг своего дома, не признал сыном. На вторую ночь после рождения вынесли его, запеленатого, из отчего дома и оставили на ступенях храма Аполлона. Старый сторож Сулид, услыхав детский плач, выглянул из святилища и нашел на каменном крыльце младенца. Так начал жизнь Гомер. Не изведал он ребячьих радостей, не запускал в небеса воздушных змеев, не бегал с друзьями взапуски, не играл с ними в мяч или жмурки. Никто не дружил с тем, от кого отрекся собственный отец. Тощий, неловкий, с продолговатой лопоухой головой на тонкой шее, Гомер вызывал смех ровесников. Сулид научил приемыша писать и читать, а еще — играть на кифаре. Так и вырос Гомер. В юности он верил, что встретит девушку, и та своей любовью, своей нежностью вырвет его из лап одиночества. Ей он открыл бы свою заветную мечту стать первым аэдом Эллады и песнями прославить себя и свой город. Но где эта девушка? Он был всеобщим посмешищем. И хотя тайно любил, да не сказал любимой этих слов-заклинаний, слов-молитв: «Я люблю тебя!» И в самом деле, кому из женщин он нужен — неказистый, хилый, нищий? Какая из них отдаст ему свою любовь? Так прошла юность. Что он делал на войне? Пошел, только бы не быть одному. Нет, он не рвался с мечом в бой, не искал славы, он пел для воинов. Все десять лет, и теперь, вернувшись в родной город и заняв место умершего Сулида, сторожил храм Аполлона, мечтая поведать миру о славных подвигах героев Греции. Пчела несет в улей свой нектар, а он слово к слову слагал песни о деяниях пылкого Менелая, хитроумного Одиссея, самолюбивого Агамемнона, могучего Ахилла, надменного Париса, самоотверженного Гектора, о величии и гибели Трои. Как упивался он этой волшебной силой слова, воскрешающего давно прошедшие времена! Он, подобно богам, может вернуться в прошлое! И верил Гомер — придет к нему слава. И прекраснейшая из женщин Греции пленится его даром.
Шли месяцы. Однажды Гомер встретил ту, которую ждал столько лет. Это она. Он увидел ее в храме. По-девичьи скромно опустив ресницы, она слушала жреца Лисия. Все в ней восхитило Гомера: и смугловатое лицо, и прямой красивый нос, и черные волосы, и изящная фигура, и девичья застенчивость, и обаяние юности. Если бы боги могли вознаградить его за песни — он просил бы любви этой девушки, пленительной, как Хасида, очаровательной, как муза, несравненной, как богиня. Она, словно ощутив его взгляд, подняла глаза. Вспышка молнии, осветившей ночной мрак на его пути. Мгновение, более дорогое, чем все прожитые годы. Мгновение — никогда так не билось его сердце. Мгновение смотрели они друг на друга. В ее черных глазах — удивление, робость, любопытство — все, что таила она в душе, говорили ее очи. Так смотрят на звездное небо, изумляясь его великолепию, страшась его таинственности, пытаясь познать его глубину, восторгаясь этим чудом. Когда молчат уста — говорят глаза. Для нее он уже не человек из толпы, случайный, чужой... И легкокрылый Эрос, вестник Афродиты, пронзил своей стрелой сердце Гомера.
В тот же вечер в храме Афродиты Гомер принес богине любви жертву — ягненка. Опустился на колени перед алтарем и, как некогда Пигмалион, взмолился, простирая руки к мраморным статуям богов.
— О великие и вечные боги! — воскликнул Гомер. — О золотая Афродита! Беспредельна ваша власть. Одним словом вы можете осчастливить смертного — пошлите мне любовь этой девушки!
Вспыхнуло яркое пламя перед статуей Афродиты. Отблеск огня осветил ее мраморное лицо, и оно словно ожило, горячая кровь алым цветом выступила на ее ланитах. Искрящимся светом наполнилось пространство храма. Тишину нарушили чьи-то шаги. Гомер оглянулся. Величавая в своей небесной красоте, приближалась к нему сама Афродита. Ее златотканая туника развевалась. Венок из цветов, подобно диадеме, украшал голову. Огромные голубые глаза богини ласково смотрели на Гомера. Он поднялся с колен.
— Гомер, я помогу тебе, — благосклонно произнесла богиня. — Я подарю тебе любовь этой женщины.
— О великая богиня! — вскричал он. — Этот дар мне дороже всех богатств Фив.
— Твое счастье в твоих руках. Я сделаю тебя красивым и богатым, клянусь водами Стикса, но ты должен сжечь на этом огне, — Афродита указала на жертвенник, — кифару и не слагать своей песни о Трое.
Ему надлежит отречься от того, ради чего он жил. Можно ли отказаться? Но взамен у него будет любовь желанной девушки — счастье, о котором он мечтал. И как велика цена этого счастья!
— Чего задумался, Гомер? Ты не любишь ее?
— Ты требуешь от меня невозможного, — растерянно молвил он.
— Разве это — невозможно? — Уста богини тронула улыбка. — Бросить кифару в огонь и не мучаться поиском слов, которые не принесут тебе ни славы, ни богатства, ни счастья?
— Это все равно, что лишиться души. Как же без души?
Афродита взяла его за руку. Какая у нее нежная и теплая ладонь! И это тепло, словно хмель, расслабило Гомера, отняло волю.
— Гомер, я хочу помочь тебе, — продолжала она ласково и назидательно, по-матерински объясняя простую истину, известную взрослым, но еще непонятную детям. — Ты самому себе боишься признаться, что нет у тебя дара аэда и давнишняя мечта все еще несбыточна. Ты стал рабом этой мечты, а я избавлю тебя от нее, я возвращаю тебе жизнь чувств, жизнь, полную радости и счастья. Ты хотя бы однажды обнимал женщину, целовал ее, умирал от нежности к ней, благоговел перед ее обнаженным телом? Ты будешь благодарен мне...
Гомер опустил глаза. О, она знала, чем искушать его! А если и на самом деле у него нет певческого дара, если и на самом деле он раб самолюбивой мечты? И чтобы убедиться в этом, он должен отказаться от той, которая принесет ему счастье. Вдруг он поймет это слишком поздно?
— Я понимаю. Песня — твое дитя, и нелегко отрекаться от рожденного тобой. Дабы твой выбор был не таким тяжким, я даю тебе возможность встретиться с этой женщиной. Ее зовут Ифигения. Завтра вечером я жду ответа.
Богиня отпустила его руку, повернулась и... растаяла во мраке храма.
Уже владычица ночи Нюкта проехала по небу в колеснице, запряженной черными как уголь конями, и набросила на землю покрывало, лишив людей света. А за ней медлительные быки повезли по небосводу колесницу Селены. Ее тусклое сияние проникало и в каморку Гомера. Он, обхватив колени, сидел на полу и думал. Вот ему уже за тридцать, а ни семьи, ни признания, ни плодов неустанного труда, ни друзей, ни драхмы в кармане — он посмешище. А тут... Стоит ли отказываться от того, чем он может обладать уже завтра, ради призрачной мечты, которая все не сбывается? Не охватывало ли его отчаяние? Было, было, жить не хотелось, терзали неотвязные мысли о смерти как об избавлении. Наперекор судьбе пришел он в этот мир. Не рок определил его жизнь, а случай. И этот мир не для него. Он бежит от мира. Он мстит миру. Да, своими песнями он мстит миру, людям, богам за свою никому не нужную жизнь. Он не посмешище — это он смеется над человеческой глупостью, жадностью и напоминает людям об их суетности и ничтожестве. Но любовь лучше, чем ненависть.
В ночной тиши скрипнула дверь. Послышалось хлопанье птичьих крыльев. И неожиданно вспыхнул яркий свет. Посреди комнатки стояла женщина дивной красоты. Ее стройную фигуру обнимала белоснежная туника, перехваченная в талии златотканым поясом. Поражали ее небесно-голубые глаза — печальные и мудрые. Он поднялся.
— Я Афина, — медленно и звучно промолвила женщина.
— О дочь великого Зевса, что привело тебя с высокого Олимпа в мое бедное жилище? — воскликнул изумленный Гомер.
— Подумай, кем ты будешь? — спросила Афина и сама же ответила: — Обладателем красивой женщины. Придет время, и ты поймешь, что владел тленом и тебе нечего оставить после себя. Ты почувствуешь, что не хватает главного, того, что давало бы право говорить: «Я, Гомер, обладаю бессмертием». Водами Стикса клянусь, что так оно и произойдет.
— И что же... — Он смущенно оглядел свое убогое жилище, где, кроме деревянной кровати, не было никакой мебели. — Я знаю, — зло выговорил он, — что меня вот такого, какой я стою перед тобой, не будет более. Миг — вот этот самый — не повторится. Я смертен и должен дорожить каждым мгновеньем. Я появился из ничего и в ничто уйду. А мои песни? Они ничего не дали мне. Так почему я должен отказаться от того, что осчастливит меня, утешит, согреет?
— Отрешись от соблазнов этого мира, от сил, несущих смерть, прильни к вечному и божественному — и ты одолеешь тьму. Есть Логос, то, что делает вас, людей, людьми. Разве ты не стремишься познать одну из тайн Логоса.
— А какой в этом смысл?
— К чему смысл? Его с собой не возьмешь. Там твой опыт не нужен. Постижение Логоса есть любовь к богам, постижение Логоса есть существование в себе — врата в вечность. А поиски смысла оставь тщеславным философам, которые мучаются, размышляя о бессмысленности жизни. А женщина, которой тебя искушает Афродита, не принесет тебе счастья. Наскучит, и вся твоя любовь обернется тем, что ты будешь доказывать — я настоящий мужчина. И, целуя любимую, ты станешь мечтать лишь о том, чтобы исполнить свой долг. Ты начнешь пугаться своего разочарования, терзаться, что она не так искренно радуется тебе или смотрит на другого, или неохотно отвечает на твои ласки. Да и зачем я уговариваю тебя? Никто не избежит своей судьбы. И ты также. — Афина замолчала. Тотчас погас свет и воцарилась тьма. Тишину нарушило лопотанье птичьих крыльев. Гомер снова остался один.
Был день 19 артемития, праздник муз. По улицам города шагал мужчина, подобный богу, и прохожие оглядывались на стройного и красивого человека. Это был Гомер. После посещения Афины он долго не мог заснуть и ничего не решил. А утром, проснувшись, не узнал себя. Черные волосы стали густыми. Тощие руки превратились в мускулистые и мощные, как у борца. Фигура воина-спартанца — тонкая в талии и широкая в плечах. Заглянул в амфору, полную воды: на него смотрит кто-то молодой и прекрасный. Мужественная линия рта, задумчивые глаза. Гомер улыбнулся, и отражение блеснуло белыми зубами. Афродита даровала ему новый облик. И, восхищенный, он все глядел и глядел в воду, как некогда несчастный Нарцисс. Он долго любовался своим совершенным телом, сгибал руки, трогал упругие мускулы, глаз не мог отвести от ног... Он любил себя. О, теперь он подобен богу! И предвкушал удивленные взгляды горожан. Это будет его месть за все унижения. Они смеялись над его убожеством. Ну так пусть наконец-то поймут, что по сравнению с ним сами они — убожества, достойные лишь насмешек. Видимо, он обладает даром аэда, если Афродита превратила его в красавца-атлета, только бы он отрекся от своих песен. Боги всему на земле знают цену... Его слово. Его слова боится богиня! И готова дорого платить за него... Но он уже влюблен в свое новое лицо, ему нравится новое тело — приятно примерять модные тоги да туники, присланные Афродитой. Никогда не думал, как славно иметь красивые вещи. Они тешат око, радуют сердце, придают уверенности. И Гомер, словно дитя, радовался и своему перевоплощению, и своей красоте, и предстоящей встрече с Ифигенией.
Он вышел из дому в полдень, когда праздник Муз был в разгаре. Знойный день 19 артемития. Сияющий Гелиос на колеснице, запряженной крылатыми скакунами, уже пересекал небесный зенит. И лучи его огненного венца на миг ослепили Гомера. Он перебежал на другую сторону улицы и зашагал под сенью каштанов. Редкие прохожие посматривали на статного незнакомца, красотой подобного богу. Было лестно ловить их восхищенные взгляды. И никто не догадывался, что это тот самый гомер, над которым они потешались. Сжечь кифару и остаться таким навсегда. И Ифигения полюбит его. Значит, ничто не изменится в этом мире? По-прежнему дети не будут почитать родителей, а родители, подобно его собственному отцу, будут отрекаться от детей, не будет любви между людьми, и друг предаст друга, никто не обрадуется гостю, и люди забудут о доброте, и несчастные станут вызывать у них смех, и умножится зло на этом свете. А ведь своими песнями он мог как-то защищать людей от зла. Кто скажет человеку, что он — человек? Гомер? Каждый обречен отвечать за все, что происходит в мире, а значит, не свободен в своих желаниях. Люди позабыли об этом, люди уповают на богов и не помнят, что живут среди людей.
Все предопределено. Он не избежал судьбы. Навстречу шла Ифигения. Как тревожно забилось сердце! Никогда Гомер так не волновался. К нему шла она. Прекрасная и пленительная. Ее черные волосы, безмятежные очи, ее прелестное лицо, ее изящные руки, округлые груди под туникой — все это может принадлежать ему. Она одарит его нежностью и любовью. Да разве это не счастье? Да ради это не стоит пожертвовать всем? Она поравнялась с Гомером. Посмотрела на него. И в ее глазах, как и тогда, в храме, он увидел слепое восхищение, трепетную робость и ребячье любопытство.
— Мир тебе, Ифигения, — произнес он, с наслаждением выговаривая заветное имя. И голос не дрогнул, не сорвался. И он не смутился.
Ее щеки вспыхнули. Девушка остановилась, огляделась. Кроме них двоих, на улице никого не было.
— Ты знаешь меня? — растерянно промолвила Ифигения.
— Знаю.
— А ты кто? — она выжидательно смотрела на него.
Все произошло само собой. Это обман, это игра с судьбой. Само собой родилось имя, и Гомер назвал его.
— Неокл. Я из Афин. Я видел тебя вчера, и ты понравилась мне.
— Я многим нравлюсь, — похвастала девушка, и невинно, как ребенок, моргнула.
— Спешишь? — любуясь ею, спросил Гомер.
— Уж так скучно на этом свете, — разочарованно протянула Ифигения, надув губы. — Иду домой.
— Можно мне проводить тебя?
Она не сказала ни «да», ни «нет».
Молодые люди шли по безлюдной улице. Что ж, Афродита выполнила свое обещание. Вот рядом с ним та, которую он полюбил. И она посматривает на него. Влюбилась. А того, прежнего Гомера она не любила. Все дело в этой маске, дарованной ему Афродитой. Ради маски готова пожертвовать собой. Ради маски. Не ради души, сердца, ума, а маски...
— Откуда ты знаешь мое имя? — нарушила молчание Ифигения.
— Один знакомый сказал, Гомер... — Он назвал свое имя не нарочно, просто оно первым пришло в голову.
Ифигения засмеялась и сквозь смех выпалила:
— Этот дурачок?
Она... она смеялась над ним! Она такая же, как все. Он ошибся!..
— Почему... по-че-му... ты так говоришь? — простонал он.
Девушка не задумываясь весело выпалила:
— А его все считают дурачком.
Дурачок! Вот твой приговор, Гомер!
А, собственно, чего он ждал? Толпа и творец. И творцу не место в толпе. Он одинок. Слава богам, что его еще не забросали камнями.
— Он избранник Каллиопы.
Ифигения опять красиво и звучно рассмеялась, доводя Гомера до отчаяния.
— Подумаешь, поэзия...
— Да как же ее не любить? — вырвалось у поэта.
— А этим пусть твой Гомер мучается. Женился бы лучше. Да только кто за него пойдет?
Каждое ее слово разрушало созданный им образ. С каждым словом терял он прелестную, исполненную женственности, одухотворенную и поэтичную Ифигению.
— Я-то думал, что ты совсем иная, — печально и разочарованно сказал он.
Она остановилась. Черные ресницы задрожали.
— Какая есть, — капризно отрезала девушка и, подняв голову, изящным движением провела рукой по волосам.
Ну и что — он любит и такую. Он принимает ее любой. Она дитя этого мира со всеми его суевериями и неожиданностями. А какой ей быть?
— Я люблю тебя, Ифигения!
И ровным счетом ничего не произошло. Слова были произнесены — и девушка, как будто не раз слыхавшая эти слова, спокойно ответила:
— Будешь меня развлекать, катать на корабле, дарить подарки — буду тебя любить. — Помолчав, она вдруг совсем иным тоном, грустно и доверчиво добавила: — Не думай, что у меня нет ни души, ни сердца. Я тоже любила и страдала. И по-прежнему люблю, хотя и безнадежно. Я мечтаю, пусть меня кто-нибудь полюбит и увезет из того города, хочу забыть прошлое.
Она посмотрела на него. В глазах — надежда.
— А если бы этим человеком был Гомер?
Горькая улыбка тронула ее губы.
— Да что ты все про него да про него? Он счастлив своей поэзией! Не провожай меня дальше, не нужно.
И она пошла одна. Вот и все. Миг — начало и конец их встречи. Из противоречий мира, из мечты Гомера возникла эта девушка и исчезла в противоречивом мире, унеся его мечту. Попробуй сделать свой выбор.
И что же ты выбрал, Гомер?
Дома его ждала Афина, величавая в своей божественной красоте. Но куда ей до Ифигении. В ее красоте нет жизни. Она пугает своим холодным совершенством. Красота мраморной статуи, а не человека.
— И что же ты выбрал, Гомер?
— Не сули мне ни славы, ни бессмертия, не говори о служении людям. Чего они стоят, если ради них я откажусь помочь человеку, которому необходима моя поддержка. Хоть одному, одному человеку сделать добро.
— И тысячи обречь на муки?
— А что мне делать, великая дочь Зевса? — в отчаянии воскликнул Гомер.
— Вспомни Прометея, даровавшего людям огонь. А ты несешь им слово, в котором заключен вечный Логос, — спокойно молвила богиня.
— Я люблю ее. Я без нее ничего не могу сделать, — он уткнулся лицом в ладони, словно прячась от жестокого мира с его неминуемым выбором.
— Я вырву стрелу Эроса из твоего сердца. Рана болит, пока не зажила. Но боль и отчаяние открывают глубину мудрости. И к тебе, одинокому, придет мудрость. И ни один женский взгляд не ранит более сердца. И ты забудешь Ифигению. И останется у тебя бессмертное слово, твое слово.
Он молчал, и Афина терпеливо ждала ответа. Спустя долгое время он поднял лицо.
— От судьбы не уйдешь, — тихо проговорил Гомер.
Его ослепил внезапный яркий свет. Гомер зажмурился. А когда раскрыл глаза — его встретил ночной мрак.
— Что это? Я ничего не вижу! — Он вытянул вперед руку. — Я ничего не вижу! Зачем это? Не хочу!
— Помни, Гомер, о тех, ради кого ты послан богами. Помни, что своим словом ты воспитаешь Элладу.
И богиня умолкла. Ему не дано было увидеть, как она обернулась совой. Он услыхал лишь хлопанье птичьих крыльев, постепенно утихающее вдали. Гомер остался один.
С высоты птичьего полета люди казались суетливыми и неразумными. У храма Аполлона они водили хороводы. А хор славил музу Каллиопу, вдохновительницу поэтов и аэдов. Как наивны люди! Да и что они знают о богах? Лишь то, что пожелают боги. Она жаждала отомстить надменной Афродите, которой Парис вручил золотое яблоко как «прекраснейшей». Теперь-то люди узнают об этой «прекраснейшей», о ее блуде с грубым Аресом, о подвигах греков, которых поддерживала она, Афина, в войне с любимцами Афродиты, троянцами. Обо всем этом и расскажет слепой Гомер.