Село покинув родное,
Бежит девица с пригорка;
Распались косы волною,
Рыдает горько-прегорько.
Сбежала на луговину,
Где речка льется неспешно,
И, руки белые вскинув,
Зовет она безутешно:
«Красавицы водяные,
Любезные свитезянки!
Узнайте, сестры родные,
О горе бедной селянки!
Я верно любила пана,
И пан твердил мне, что любит,
Теперь икая желанна, -
Он Кшисю бедную губит.
Живи же, неблагодарный,
С своею знатной женою,
Но только не смей, коварный,
Глумиться здесь надо мною!
Ох, как несносно томиться
Обманутой, нелюбимой!
Меня примите, сестрицы;
Но сын мой... сын мой родимый!..»
Так молвив, вновь зарыдала,
Ломает руки в кручине,
И в омут с берега пала,
И скрылась в водной пучине.
А там, за лесом, огнями
Сверкает ярко усадьба;
Там пан пирует с гостями,
Идет веселая свадьба.
Вдруг, музыку заглушая,
Дитя заплакало тонко;
Старик, к груди прижимая,
Несет из чащи ребенка.
К реке идет торопливо,
Туда, где тесной гурьбою
Стоят зеленые ивы,
Сплетясь шатром над рекою.
И став под сенью ветвистой,
И плачет, и призывает:
«Ах, Кшися, мне отзовись ты!
Кто дитятко приласкает?»
«В реке лежит мое тело, -
Чуть слышен отклик средь ночи, -
От стужи вся онемела,
Песком засыпало очи;
Меня по острым каменьям
Несут жестокие волны;
Питаюсь горьким кореньем,
Росой уста мои полны».
Но старый в сени ветвистой
По-прежнему призывает:
«Ах, Кшися, мне отзовись ты!
Кто дитятко приласкает?»
И что-то вдруг шевельнулось
В воде - легонько, не шибко -
Волна о берег плеснулась,
И кверху выплыла рыбка.
Собой совсем невеличка,
Скользит по отмели белой, -
Так выскользает плотичка
Из-под руки неумелой.
Спина в сверкающих блестках.
Бока - багряной окраски,
Головка точно наперсток,
Как бисер - быстрые глазки.
И вдруг чешуйки раскрылись,
Девичий облик являя, -
И косы вновь распустились,
И грудь видна молодая.
На щечках - алые розы...
Камыш раздвинув руками,
Туда, где клонятся лозы,
Плывет, взмахнув плавниками.
И, на руки взяв ребенка,
К груди прижала родимой
И вдруг запела так звонко:
«Люли-люли, мой любимый!..»
Затих ребенок, довольный;
На сук повесила зыбку -
И вновь кидается в волны
И превращается в рыбку.
Оделась вновь чешуею,
Совсем как было вначале;
Плеснула - и над водою,
Кипя, круги побежали...
И к ночи и спозаранку, -
Лишь старый сойдет в долину, -
Являлася свитезянка,
Кормила милого сына.
Но раз, в урочную пору,
Никто к реке не явился.
Уже и сумерки скоро -
Нет старого! Где ж он скрылся?
Не мог он тропкой лесною
К тому пройти закоулку:
Сам пан с своею женою
Пошел туда на прогулку.
Сидит старик под ветвями
И ждет; ему непонятно:
Часы бегут за часами, -
Не видно пана обратно!
Ладонью глаз прикрывая
И щурясь, смотрит он зорко:
Жара свалила дневная,
Горит вечерняя зорька.
И лишь когда потемнело
И звезды вышли ночные,
Старик подкрался несмело,
Глядит в просторы речные.
О господи! Что за чудо?
Все дивно переменилось:
Песчаные рвы повсюду,
Где прежде речка струилась.
Лишь клочья одежды рваной
Валяются где попало.
Ни пани нету, ни пана -
Как будто и не бывало!
А там, где речка бежала, -
Большая глыба чернела
И странно напоминала
Два человеческих тела.
Застыл старик в изумленье,
Не может вымолвить слова;
Искал в уме объясненья
И не нашел никакого!
Позвал он: «Кшися, эй, Кшися!»
Лишь эхо вторит ответно;
Но ни в долине, ни в выси
Живой души не приметно.
Взглянул на ров, на каменья,
Пот вытер бледной рукою
И, словно бы в подтвержденье,
Кивнул седой головою.
Взял на руки он малютку,
Творя молитву невнятно, -
И вдруг, осклабившись жутко,
Заторопился обратно.
[1820]