Летающий мусор. Ты когда-нибудь видел летающий мусор? Несущийся, забивающий уши, сбивающий все на своем пути, изрыгаемый тысячами драконов и подхватываемый, раздуваемый, рождаемый вновь и вновь. Словно разливающаяся волна, меняющая ежесекундно свой цвет, беря начало в красном, мешая его, постепенно превращая в бурду, добавляя обыденности и бросая в конце концов в деготь, разливая его, размазывая тонким слоем по всем поверхностям, покрывая плесенью, старея и забывая его.
Ах, эта разъедающая, снедающая все плесень, норовящая попасть в самую глубину сердца, словно копье, находящее свою десятку, она рвется туда, расковыривая и заливая по каплям свою едкую кислоту. Упавшее давно с вершины сердце принимает ее, избалтывает в себе, словно в полом сосуде, выливая сквозь некогда голубые глаза последние капли трепещущейся жизни. А жизнь утекает, теряясь по всем тропам, оседая росой, высыхая с приходом солнца, а кислота всполаскивает, выедая все, давая ощущение наполненного страдания; выливаясь по каплям, бросая в ощущение жизни. И подножное сердце хранит эту мнимость. Зачем? Слишком много осело с росой, слишком много уже растворилось.
А мусор летит. И драконы летят. Они все ищут нерастоптанные сердца, которые еще можно подтолкнуть и сбросить вниз. И находят. Одни камнем падают от малейшего потока воздуха, срываемого с их крыльев: слишком шатко стояли, не держась, ни ступая ни на миллиметр вверх. Вниз. Сила притяжения несет их туда. Жизнь прошла в долгих измышлениях о том, что скоро повернет вспять и мощной струей фонтана внесет и мягко положит их на вершину. А ноги слабеют и чем дальше, тем им сложнее удержаться, цепкость растаяла, крючья разбиты. Но все молчит, меж тем как шпиль недвижим. Он пробивает собой облака и несется ввысь еще далеко, далеко. На нем тяжело стоять, нужно уметь держать равновесие. Неверное движение, неверный шаг -- устойчивость потеряна. Но если ты почувствовал, что значит быть там, ты уже не сможешь жить, постепенно превращаясь в ревущего дракона. И тогда начинается восхождение, только другое, еще более сложное.
Тысячи шпилей впиваются в небо, как лестница, по которой еще нужно пройти. И чем выше ступень, тем неистовей драконы атакуют тебя, мечутся в желании сбросить тебя, оставить внизу. Для них это невозможно, ведь ты идешь там, где они разрезают себе брюхо, стоишь там, где они тают, как масло и градом стекают вниз. Им непонятен твой путь, им непонятен ты, им непонятен шпиль. Зато им понятна черная гнусавая волна и мусорный билиард. Только их шары не долетают до вершин, они быстро сгорают и пеплом ложатся у подножия. Вершина не для них.
8. 08. 1999
Маленький острый предметик в кармане стального жилета с пронзительным, пробивающим солнцем на самом, самом конце. Он лежит и ждет. Чего? Того момента, когда по стуку сердца поймет, что пора, пора начинать свой рейд. Это милливибрация, миллисбой в ритме, не долетающий до сознания, не выраженный в словах и даже жестах, может лишь хвостом едва заметной тени спуститься легкой сразу же исчезающей дымкой на глаза. Секунда, полсекунды, четверть и ее уже нет, но дан сигнал, и тончайшее острие скоро будет пущено в действие.
Щелчок, и некогда здоровое тело начинает ныть. И это нытье расползается текучей, невыносимой, заклинивающей жидкостью по всем углам и выемкам, даже кончики ногтей изнывают. царапая, выцарапывая, выгрызая стол. И ничего ведь не произошло, только что-то влетело и разворотило все внутри. Тонкая, как волосок игла, металлическим блеском вонзилась и разлилась. Узел, еще некогда крепко связывающий две руки, ослабленный ее прикосновением, начинает постепенно расползаться. И вроде ничего не утеряно, а руки начинают дрожать. Кроткий взгляд, едва заметный сбой. А маленькая иголочка торчит, искусно размывая некогда рожденный гранитный берег, тихо, тихо унося частицу за частицей. И вроде бы ничего не произошло, да только листья желтеют. Где же ты сидишь, маленький? В какой же даже не ахиллесовой пяте ты застрял?
Какой-то дурацкий круговорот, быть может, тех же иголок, куда-то уносит, бросает под другие берега. Что-то ноет. Лишь заглушенное криком, это что-то не дает о себе знать. А сердце начинает неистово стучать, надрывая, прерывая себя. И откуда они взялись эти полчища пустых, обозленных малявок? Они несутся и впиваются, развращая, чернят кровь, выворачивая в одно громадное месиво все: руки, глаза; превращая некогда хранителей гранитных берегов в ершей, сотканных из маленьких стальных волосков, далеко корнями ушедших в черный песок, разносимых противоположными течениями, хлипко старающихся связать плавниками обрывки протертой веревки.
А сердце мечется, давно забыв, что значит ритм, каждый раз натыкаясь на сотни иголок, раня себя и как по эстафете аукая боль по всему телу.
И уже ничем не связанные ершы-ежи разлетаются, блестя хвостами, разнесенные раздавшимся взрывом. Невозможная боль, невозможный крик, невозможный стук.
И вот тысячный арсенал тысячного войска движется, ища некогда разрушенные гранитные берега.
9. 08. 1999
|
|
